Неточные совпадения
Анна Андреевна. У тебя вечно какой-то сквозной ветер разгуливает в
голове; ты берешь пример с
дочерей Ляпкина-Тяпкина. Что тебе глядеть на них? не нужно тебе глядеть на них. Тебе есть примеры другие — перед тобою мать твоя. Вот каким примерам ты должна следовать.
Нет великой оборонушки!
Кабы знали вы да ведали,
На кого вы
дочь покинули,
Что без вас я выношу?
Ночь — слезами обливаюся,
День — как травка пристилаюся…
Я потупленную
голову,
Сердце гневное ношу!..
— Это Сорокина с
дочерью заезжала и привезла мне деньги и бумаги от maman. Я вчера не мог получить. Как твоя
голова, лучше? — сказал он спокойно, не желая видеть и понимать мрачного и торжественного выражения ее лица.
А когда отец возвратился, то ни
дочери, ни сына не было. Такой хитрец: ведь смекнул, что не сносить ему
головы, если б он попался. Так с тех пор и пропал: верно, пристал к какой-нибудь шайке абреков, да и сложил буйную
голову за Тереком или за Кубанью: туда и дорога!..
Тут генерал разразился таким смехом, каким вряд ли когда смеялся человек: как был, так и повалился он в кресла;
голову забросил назад и чуть не захлебнулся. Весь дом встревожился. Предстал камердинер.
Дочь прибежала в испуге.
Стараясь быть незамеченным, я шмыгнул в дверь залы и почел нужным прохаживаться взад и вперед, притворившись, что нахожусь в задумчивости и совсем не знаю о том, что приехали гости. Когда гости вышли на половину залы, я как будто опомнился, расшаркался и объявил им, что бабушка в гостиной. Г-жа Валахина, лицо которой мне очень понравилось, в особенности потому, что я нашел в нем большое сходство с лицом ее
дочери Сонечки, благосклонно кивнула мне
головой.
Бурсак не мог пошевелить рукою и был связан, как в мешке, когда
дочь воеводы смело подошла к нему, надела ему на
голову свою блистательную диадему, повесила на губы ему серьги и накинула на него кисейную прозрачную шемизетку [Шемизетка — накидка.] с фестонами, вышитыми золотом.
Дочь оказалась на
голову выше матери и крупнее ее в плечах, пышная, с толстейшей косой, румянощекая, ее большие ласковые глаза напомнили Самгину горничную Сашу.
Затем он вспомнил, что в кармане его лежит письмо матери, полученное днем; немногословное письмо это, написанное с алгебраической точностью, сообщает, что культурные люди обязаны работать, что она хочет открыть в городе музыкальную школу, а Варавка намерен издавать газету и пройти в городские
головы. Лидия будет
дочерью городского
головы. Возможно, что, со временем, он расскажет ей роман с Нехаевой; об этом лучше всего рассказать в комическом тоне.
Бог с тобою,
Нет, нет — не грезы, не мечты.
Ужель еще не знаешь ты,
Что твой отец ожесточенный
Бесчестья
дочери не снес
И, жаждой мести увлеченный,
Царю на гетмана донес…
Что в истязаниях кровавых
Сознался в умыслах лукавых,
В стыде безумной клеветы,
Что, жертва смелой правоты,
Врагу он выдан
головою,
Что пред громадой войсковою,
Когда его не осенит
Десница вышняя господня,
Он должен быть казнен сегодня,
Что здесь покамест он сидит
В тюремной башне.
«Какая она?» — думалось ему — и то казалась она ему теткой Варварой Николаевной, которая ходила, покачивая
головой, как игрушечные коты, и прищуривала глаза, то в виде жены директора, у которой были такие белые руки и острый, пронзительный взгляд, то тринадцатилетней, припрыгивающей, хорошенькой девочкой в кружевных панталончиках,
дочерью полицмейстера.
Бедная рассказывала иногда с каким-то ужасом и качая
головой, как она прожила тогда целые полгода, одна-одинешенька, с маленькой
дочерью, не зная языка, точно в лесу, а под конец и без денег.
Старик в синих в очках, стоя, держал за руку свою
дочь и кивал
головой на то, чтò она говорила.
— Ну, уж извините, я вам
голову отдаю на отсечение, что все это правда до последнего слова. А вы слышали, что Василий Назарыч уехал в Сибирь? Да… Достал где-то денег и уехал вместе с Шелеховым. Я заезжала к ним на днях: Марья Степановна совсем убита горем, Верочка плачет… Как хотите — скандал на целый город, разоренье на носу, а тут еще дочь-невеста на руках.
Марья Степановна решилась переговорить с
дочерью и выведать от нее, не было ли у них чего. Раз она заметила, что они о чем-то так долго разговаривали; Марья Степановна нарочно убралась в свою комнату и сказала, что у нее
голова болит: она не хотела мешать «божьему делу», как она называла брак. Но когда она заговорила с
дочерью о Привалове, та только засмеялась, странно так засмеялась.
Она осталась спокойной по отношению к поведению
дочери, потому что вся вина падала на
голову Василия Назарыча, как главного устроителя всяких новшеств в доме, своими руками погубившего родную
дочь.
— Отчего же он не остановился у Бахаревых? — соображала Заплатина, заключая свои кости в корсет. — Видно, себе на уме… Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну… Вот и партия Nadine. Точно с неба жених свалился! Этакое счастье этим богачам: своих денег не знают куда девать, а тут, как снег на
голову, зять миллионер… Воображаю: у Ляховского
дочь, у Половодова сестра, у Веревкиных
дочь, у Бахаревых целых две… Вот извольте тут разделить между ними одного жениха!..
Эти разговоры с
дочерью оставляли в душе Василия Назарыча легкую тень неудовольствия, но он старался ее заглушить в себе то шуткой, то усиленными занятиями. Сама Надежда Васильевна очень мало думала о Привалове, потому что ее
голова была занята другим. Ей хотелось поскорее уехать в Шатровские заводы, к брату. Там она чувствовала себя как-то необыкновенно легко. Надежде Васильевне особенно хотелось уехать именно теперь, чтобы избавиться от своего неловкого положения невесты.
Бросить невесту, несравненную красоту, Катерину Ивановну, богатую, дворянку и полковничью
дочь, и жениться на Грушеньке, бывшей содержанке старого купчишки, развратного мужика и городского
головы Самсонова.
Сановник поддержал свое достоинство как нельзя лучше: покачивая
головой назад, будто кланяясь, он выговорил несколько одобрительных слов, из которых каждое начиналось буквою а,произнесенною протяжно и в нос; с негодованием, доходившим до голода, посмотрел на бороду князя Козельского и подал разоренному штатскому генералу с заводом и
дочерью указательный палец левой руки.
— Мне давно было известно, что Мишель волочится за вашей
дочерью. Я не мешала этому, потому что молодому человеку нельзя же жить без развлечений. Я снисходительна к шалостям молодых людей. Но я не потерплю унижения своей фамилии. Как ваша
дочь осмелилась забрать себе в
голову такие виды?
Сын Дубровского воспитывался в Петербурге,
дочь Кирила Петровича росла в глазах родителя, и Троекуров часто говаривал Дубровскому: «Слушай, брат, Андрей Гаврилович: коли в твоем Володьке будет путь, так отдам за него Машу; даром что он
гол как сокол».
В
голове у него бродила своекорыстная мысль: хорошо бы вот этакую девицу, как Марья Андреевна (старшая
дочь), да не жениться бы, а так… чтобы чай разливала.
Соседки расходились, и в сердце пьяницы поселялась робкая надежда. Давно, признаться, она уж начала мечтать о Михаиле Золотухине — вот бы настоящий для Клавденьки муж! — да посмотрит, посмотрит на дочку, вспомнит о покойном муже, да и задумается. Что, ежели в самом деле отец свой страшный недуг
дочери передал? что, если она умрет? Куда она тогда с своей пьяной
головой денется? неужто хоть одну минуту такое несчастье переживет?!
— А что ж это, моя
дочь! — сказал отец, снимая с
головы шапку и поправив пояс, на котором висела сабля с чудными каменьями, — солнце уже высоко, а у тебя обед не готов.
Что такое, в самом деле, литературная известность? Золя в своих воспоминаниях, рассуждая об этом предмете, рисует юмористическую картинку: однажды его, уже «всемирно известного писателя», один из почитателей просил сделать ему честь быть свидетелем со стороны невесты на бракосочетании его
дочери. Дело происходило в небольшой деревенской коммуне близ Парижа. Записывая свидетелей, мэр, местный торговец, услышав фамилию Золя, поднял
голову от своей книги и с большим интересом спросил...
Избавившись от
дочери, Нагибин повел жизнь совершенно отшельническую. Из дому он выходил только ранним утром, чтобы сходить за провизией. Его скупость росла, кажется, по часам. Дело дошло до того, что он перестал покупать провизию в лавках, а заходил в обжорный ряд и там на несколько копеек выторговывал себе печенки, вареную баранью
голову или самую дешевую соленую рыбу. Даже торговки из обжорного ряда удивлялись отчаянной скупости Нагибина и прозвали его кощеем.
— Да ты с кем разговариваешь-то, путаная
голова? — неожиданно закричал старик. — Вот сперва свою
дочь вырасти… да. А у меня с тобой короткий разговор: вон!
— Харитон Артемьич, будет тебе, — со слезами в голосе молила Анфуса Гавриловна. —
Голову ты с
дочерей снял.
Было три пожара, потом открыли новую городскую думу, причем старик Луковников был избран первым городским
головой, потом Малыгины выдали младшую
дочь Харитину раньше старшей и т. д.
Он долго и убедительно объяснял
дочери значение ее поступка и единственный выход из него — извиниться перед мисс Дудль, но Дидя отрицательно качала
головой и только плакала злыми, чисто женскими слезами.
Доставалось на орехи и «полуштофову тестю», то есть Харитону Артемьичу. Он первый призрел
голого немца, да еще
дочь за него замуж выдал. Вот теперь все и расхлебывай. Да и другой зять, Галактион, тоже хорош: всем мельникам запер ход, да еще рынок увел к себе в Суслон.
В другой раз Анфуса Гавриловна отвела бы душеньку и побранила бы и
дочерей и зятьев, да опять и нельзя: Полуянова ругать — битого бить, Галактиона —
дочери досадить, Харитину — с непокрытой
головы волосы драть, сына Лиодора — себя изводить. Болело материнское сердце день и ночь, а взять не с кого. Вот и сейчас, налетела Харитина незнамо зачем и сидит, как зачумленная. Только и радости, что суслонский писарь, который все-таки разные слова разговаривает и всем старается угодить.
Девушка посмотрела на отца почти с улыбкой сожаления, от которой у него защемило на душе. У него в
голове мелькнула первая тень подозрения. Начато не обещало ничего хорошего. Прежде всего его обезоруживало насмешливое спокойствие
дочери.
[Ядринцев рассказывает про некоего Демидова, который, чтобы раскрыть все подробности одного преступления, пытал через палача жену убийцы, которая была женщина свободная, пришедшая в Сибирь с мужем добровольно и, следовательно, избавленная от телесного наказания; потом он пытал 11-тилетнюю
дочь убийцы; девочку держали на воздухе, и палач сек ее розгой с
головы до пят; ребенку даже было дано несколько ударов плетью, и когда она попросила пить, ей подали соленого омуля.
А относительно судьбы
дочери у него нет в
голове даже таких прочно сложившихся и вполне определенных убеждений, как насчет бороды и фрака.
Когда Машенька объявляет, что Беневоленский ей противен, Анна Петровна даже сообразить этого никак не может, — сначала не обращает внимания и говорит, что у Маши
голова вздором набита и что она сама двадцать раз передумает, а потом, после вторичного отказа
дочери, объясняет его тем, что «это только каприз, только чтоб матери напротив что-нибудь сделать».
В этом уж крепко сказывается самодурство; но оно смягчается в Русакове следующим рассуждением: «Как девке поверить? что она видела? кого она знает?» Рассуждение справедливое в отношении к
дочери Русакова; но ни Русакову и никому из ого собратьев не приходит в
голову спросить: «Отчего ж она ничего не видела и никого не знает?
— Он хорошо говорит, — заметила генеральша, обращаясь к
дочерям и продолжая кивать
головой вслед за каждым словом князя, — я даже не ожидала. Стало быть, все пустяки и неправда; по обыкновению. Кушайте, князь, и рассказывайте: где вы родились, где воспитывались? Я хочу все знать; вы чрезвычайно меня интересуете.
Тут она вдруг остановилась, испугавшись сама того, что сказала. Но если бы знала она, как была несправедлива в эту минуту к
дочери? Уже всё было решено в
голове Аглаи; она тоже ждала своего часа, который должен был всё решить, и всякий намек, всякое неосторожное прикосновение глубокою раной раздирали ей сердце.
Варвара Павловна тотчас, с покорностью ребенка, подошла к ней и присела на небольшой табурет у ее ног. Марья Дмитриевна позвала ее для того, чтобы оставить, хотя на мгновенье, свою
дочь наедине с Паншиным: она все еще втайне надеялась, что она опомнится. Кроме того, ей в
голову пришла мысль, которую ей непременно захотелось тотчас высказать.
Наташка, завидевшая сердитого деда в окно, спряталась куда-то, как мышь. Да и сама баушка Лукерья трухнула: ничего худого не сделала, а страшно. «Пожалуй, за
дочерей пришел отчитывать», — мелькнуло у ней в
голове. По дороге она даже подумала, какой ответ дать. Родион Потапыч зашел в избу, помолился в передний угол и присел на лавку.
Девки зашептались между собой, а бедную Аграфену бросило в жар от их нахальных взглядов. На шум голосов с полатей свесилась чья-то стриженая
голова и тоже уставилась на Аграфену. Давеча старец Кирилл скрыл свою ночевку на Бастрыке, а теперь мать Енафа скрыла от
дочерей, что Аграфена из Ключевского. Шел круговой обман… Девки потолкались в избе и выбежали с хохотом.
Пока мать Енафа началила, Аглаида стояла, опустив глаза. Она не проронила ни одного слова в свое оправдание, потому что мать Енафа просто хотела сорвать расходившееся сердце на ее безответной
голове. Поругается и перестанет. У Аглаиды совсем не то было на уме, что подозревала мать Енафа, обличая ее в шашнях с Кириллом. Притом Енафа любила ее больше своих
дочерей, и если бранила, то уж такая у ней была привычка.
Старуха Мавра с удивлением посмотрела на
дочь, что та ничего не знает, и только
головой указала на лужок у реки. Там с косой Наташки лихо косил какой-то здоровенный мужик, так что слышно было, как жесткая болотная трава свистела у него под косой.
— К самому сердцу пришлась она мне, горюшка, — плакала Таисья, качая
головой. — Точно вот она моя родная
дочь… Все терпела, все скрывалась я, Анфиса Егоровна, а вот теперь прорвало… Кабы можно, так на себя бы, кажется, взяла весь Аграфенин грех!.. Видела, как этот проклятущий Кирилл зенки-то свои прятал: у, волк! Съедят они там девку в скитах с своею-то Енафой!..
Его возмущало, что и хозяйка, и ее
дочери, и их кузины могут смертельно побледнеть оттого, например, что неосторожный гость свалит
головою плетеный бумажный «макассар» с кресла или совершит другое, столь же возмутительное преступление против общественного благоприличия.
Против Сони и
дочери священника сидит на зеленой муравке человек лет двадцати восьми или тридцати; на нем парусинное пальто, такие же панталоны и пикейный жилет с турецкими букетами, а на
голове ветхая студенческая фуражка с голубым околышем и просаленным дном.
Помутилися ее очи ясные, подкосилися ноги резвые, пала она на колени, обняла руками белыми
голову своего господина доброго,
голову безобразную и противную, и завопила источным голосом: «Ты встань, пробудись, мой сердечный друг, я люблю тебя как жениха желанного…» И только таковы словеса она вымолвила, как заблестели молоньи со всех сторон, затряслась земля от грома великого, ударила громова стрела каменная в пригорок муравчатый, и упала без памяти молода
дочь купецкая, красавица писаная.
При первом свидании с бабушкой, когда я увидал ее худое, морщинистое лицо и потухшие глаза, чувство подобострастного уважения и страха, которые я к ней испытывал, заменились состраданием; а когда она, припав лицом к
голове Любочки, зарыдала так, как будто перед ее глазами был труп ее любимой
дочери, даже чувством любви заменилось во мне сострадание.